АННА БЕРСЕНЕВА, писатель
ХХ век настолько избавил мировую поэзию не то что от твердых, но от каких бы то ни было внешних рамок вообще, что такая предопределенность стихосложения заставляет недоумевать: а зачем, собственно, на протяжении целой книги следовать одному формальному принципу, не начетничество ли это?
Опасение оказывается безосновательным. Григорий Марговский объясняет свое поэтическое решение не только интуитивным порывом («За три месяца я написал более сотни тетракатренов»), но и - в стихотворении «Печать» - осознанной потребностью именно в строгой форме:
Теперь они, шестнадцать строк подряд,
Естественности служат в этом мире,
Тоску и радость возведя в квадрат,
Рифмуются, четыре на четыре.
Сказав в этом же стихотворении (акростихе, кстати), что «не холод звёзд вселенной метроном, а сердца речь, пылающая жарко», он объясняет и причину этой своей потребности: удары метронома размерены, но это не мешает им определять единый ритм разнообразности.
Разнообразие мира представлено в стихах Григория Марговского через события и ситуации вполне бытового толка. Ему вообще свойственна потребность и способность вводить в стихотворение бытовые детали. Амищ, везущий на продажу овощи, выращенные в соответствии с собственным незыблемым пониманием мира («Амиш»), сицилиец, работающий в американском похоронном бюро («Агент»), маленькая дочка, смотрящая мультфильм («Чиполлино»)...
Или почтальон, рассуждающий о том, что есть правильное жизнеустройство («Почтальон»):
Мне как-то он признался: «На законы
Нам не начхать. Смекаешь почему?» –
И улицу обвёл. Дома и клёны.
Чтоб я дивился трезвому уму.
Однако ни в одном из стихотворений Григория Марговского подробности не самодостаточны - они нужны потому, что содержат в себе и вызывают в поэте мысль-обобщение.
Когда, например, девочка смотрит мультфильм про Чиполлино, это служит преодолению энтропии:
Жизнь обсчитать любого норовит
И смертью обанкротить ради смеха,
И луковка, потешная на вид,
Ее бульдожьей хватке не помеха.
Но всхлипывает девочка, слеза
Боготворит героя, и в расчетах
Тех содроганий сладостных нельзя
Нам не учесть, до тысячных, до сотых!
Внебытовой смысл просвечивает сквозь многообразные черты обыденности, ясность и твердость формы не позволяет поэтическому миру превратиться в россыпь подробностей. Наиболее концентрированно этот объединяющий принцип проявился в стихотворении «Икона»:
Язычество отобразилось в ней,
Желанье сделать божество домашним,
Чтоб гул вселенной, сложного сложней,
Смиренно покровительствовал пашням.
С антропоморфностью спокойней сон,
Глаз не сомкнёшь под гнетом умозренья:
Вот для чего над росписью икон
Согбенные трудились поколенья...
Но контуры вбирали светотень,
И красками палитра богатела,
Фантазия, в один волшебный день,
Рванула в космос от лица и тела!
Так «золотым сеченьем» рождена
Абстракция была и перспективой,
Чтоб снова необъятное до дна
Постичь пытался разум наш ретивый.
Человек всегда стремится приспособить сложность Вселенной для своих нужд. Но на то Вселенной и рожден поэт, чтобы это стремление не стало самодостаточным.
Свежие комментарии