Сергей Алиханов
Яна-Мария Курмангалина родилась в Башкирии. Детство её прошло в Западной Сибири — в трассовом поселке Хулимсунт, возле поселка городского типа Берёзово, а юность — в Краснодарском крае.
Окончила Литературный институт имени А.М. Горького (семинар В.А. Кострова) и ВГИК имени С.А. Герасимова (мастерская А.Я. Инина).
Автор стихотворных сборников: «Белые крылья», «Вид из окна», «Первое небо», «Спит Вероника»; книги прозы для детей «Журавлиное солнышко».
Дипломант Международного Волошинского конкурса в номинации журнала «Арион».
Работает редактором поэтического раздела журнала «Формаслов», и заместителем главного редактора журнала «Эмигрантская лира».
Живёт в городе Одинцово.
Эмоциональные переживания и жизненный опыт обретают в поэзии Яны-Марии Курмангалины семантическую конкретность. В её лирике, написанной от первого лица, из-за чрезвычайно обширного разнообразия тем, подчас ощущается ролевая дистанция. Но в общем просодическом звучании даже те тексты, которые некоторым образом нетождественны автору, только усиливают общую художественную выразительность поэтической речи. Поэтесса дает возможность и своим читателям «чужое вдруг почувствовать своим» (А.А. Фет).
Строчки — по мере прочтения и погружения в стихотворение — вдруг обретают дополнительные слышимые и улавливаемые значения. Возникает своеобразная внутренняя взаимосвязанность! И очень хочется, чтобы полифония и реверберация многозначности всплывали в памяти, и навсегда оставались в душе. И может быть, именно поэтому стихи невольно запоминаются наизусть:
длится день в балансе светотени лист кружит на новом вираже
осень это время сожалений обо всем что кончилось уже
что еще тревожило когда-то и о чем так долго не спалось
осень это точка невозврата золотая маленькая ось
в середине темного ненастья где идешь наощупь как фантом
в жизнь влюбляясь заново и насмерть но еще не ведая о том…
И многоцветные, и черно-белые почти графические наброски при чтении возникают перед глазами благодаря исключительному врожденному мастерству, формирующему речевой поэтический поток. Новые смысловые ракурсы, просветлённая оптика видения радуют, когда, перелистывая страницы, или обновляя текст на мониторе, и вдруг понимаешь, что о нашем старом мире сказано еще далеко не все.
Стихи Яны-Марии Курмангалины, «выражая невыразимое» исполнены совершенно новыми художественными средствами, что само по себе в высшей степени самоценно. Поражает богатство элементов звукового состава языка — мир через текст, в котором все было, и все еще будет.
Поэтическое сознание, воплощенное в творчестве Яны-Марии Курмангалины, расширяет само пространство, а её языковая наблюдательность закрепляет в просодии приметы времени:
чем тише голос тоньше нежность
и соразмерней с ритмом дней
тем детства хрупкая мятежность
внутри становится сильней
и ярче бывшее однажды
неуловимым как заря
плывет корабликом бумажным
по темным лужам ноября…
плыви мой парусник невольник
волною памяти влеком
туда где красный треугольник
завязан в сердце узелком…
Яна-Мария любезно ответила на мои вопросы:
— Вам свойственно ощущение поэтичности мира, а ваша просодия полна лексических контрастов. Как Вы отслеживайте собственные творческие эмоции, или звуки рождающие строки являются Вам внезапно и порой застают Вас врасплох?
— Я всегда исходила из мысли, что поэзия есть во всем, — в каждой мелочи, в каждом явлении, предмете, и т д. Видимо, с этим чувством я и родилась. Конечно, в детстве мои поэтические образы были довольно тривиальными. Идя по улице, я могла воскликнуть: «Мама, смотри, елки, как девушки в шубах!» Или обычный, в измороси, забор называла седым, а облака, плывущие в небе, стадом нестриженных овец. Я росла, мировоззрение менялось и, видимо, усложнялось, потом настали девяностые, непростая школьная и студенческая юность, когда было совсем не до стихов. Они пришли снова, совершенно внезапно, лет в шестнадцать. Тогда я исписала за короткий период две общие тетради, пара-тройка текстов из которых были опубликованы, когда мне исполнилось восемнадцать, в еженедельнике «Норд» города Югорска в Ханты-мансийском округе, где я на тот момент проходила летнюю практику, – правда, в другой газете. С тех пор так и пишу – стихи, строки, образы копятся внутри, даже когда я занимаюсь совершенно с ними не связанными бытовыми и жизненными делами, а затем меня прорывает. Возможно, отличие в том, что я все это хорошо осознаю, распознаю, и не лечу, как говорится, только лишь «на крылах вдохновения». Со своими стихами я работаю, стараясь не быть рабом одной лишь восторженной «окрыленности», которая тащит тебя, как щепку, по бурному течению реки. Хотя, и у меня есть немало текстов, написанных по чистому наитию.
— Существенна ли для Вас проблема обратной связь между Вами и вашими читателями? Свойственно ли Вам ощущение поэтического одиночества?
— Проблема обратной связи существенна для каждого автора, который в полной мере осознает свой путь и идет по нему. В этом вопросе мне свойственны все те чувства и мысли, которые терзали поэтов во все века. И с ощущением поэтического одиночества мы все знакомы не понаслышке.
— В новых информационных условиях — при мгновенных лайках и незамедлительных комментариях, строки Евгения Баратынского о римском поэте обретают современную окраску:
«Он знал кто он, он ведать мог,
какой могучий правит Бог
его торжественным глаголом...»
Несмотря на все коммуникационные возможности, не кажется ли Вам, что читатели все более отдаляются от поэтов — и в этом есть некий парадокс современной информационной среды?
— Поэзия в наше время находится вне массового интереса, балансируя на грани субкультуры. Даже интернет, который дает доступ к самым новым литературным веяниям и поэтическим течениям, не делает поэзию необходимой каждому. Можно сказать, что нет какой-то существенной государственной поддержки, но здесь, опять же, палка о двух концах, так как нет и хорошо различимой идеологии. Но все же, в основе этого разрыва между читателем и поэтом, как я думаю, лежат две вещи: отсутствие культуры чтения и понимания стихов, которую не дает в полной мере общее школьное образование, и, собственно, природа социального устройства по пирамиде потребностей Маслоу. То есть, поэзия, как искусство высшее, будет нужна людям тогда, когда будут удовлетворены самые необходимые потребности — в пище, в крыше над головой, в гарантиях спокойного дальнейшего существования. Современная поэзия не служит народу, — она становится элитарной, сложной, крайне индивидуалистичной. Мы не вдохновляем толпы, мы пишем о личном, веря, что кто-то совпадет с нашими волнами и настроениями, с опытом наших собственных переживаний, и вынесет из этого что-то свое. В этом нет ничего плохого — мир меняется, усложняется, меняется и литература.
— Вы представляйте в Сетевых журналах стихи многих поэтов, пишите предисловия для их подборок. Однако поэзия сейчас — при полном отсутствии поэтических гонораров — перестает быть профессией. Как Вы оцениваете творческие перспективы необыкновенного множества талантливых поэтов?
— Увы, поэт — это всё-таки не профессия, а призвание. Многие пытались зарабатывать исключительно литературной деятельностью, — например, Аллан По, жизнь которого, вследствие этого решения, была сопряжена с тяжелейшими финансовыми трудностями. И еще не одна коса найдет на этот камень. Мы, конечно, не теряем надежд, потому как были в нашем общем советском прошлом прецеденты жизни на поэтические гонорары, но, думаю, это время ушло безвовзратно. Однако, мне кажется, что при всем критическом отношении к нынешней поэзии в русской и русскоязычной среде вызревают признаки нового литературного века — не золотого, не серебряного, а… Ну, имеющего, например, свойства какого-нибудь иного металла)) Шутки шутками, но я верю, что многие из нынешних имен воссияют в веках и потомки оценят наш вклад, наш труд. Надежда и вера — хрупкий, но вечный механизм всех творческих стремлений, в этом и заключается правда.
Выступление Яны-Марии Курмангалины на традиционной встрече Московских поэтов и художников отличается внутренней силой и значимостью — видео:
О творчестве поэтессы вышло много статей.
Дмитрий Артис — поэт, драматург, литературовед в журнале «Дружба народов» написал:
«...всепоглощающее и неустанное стремление придать зловещей обыденности форму праздника, будто пушкинский пир во время чумы впитался с молоком матери и стал неотъемлемой частью.
Подобное мироощущение максимально реализуется Яной-Марией Курмангалиной, где зачастую семейно-бытовые праздники описываются на фоне человеческих трагедий...
Яна-Мария Курмангалина одинаково хороша и в мамском халате лирической героини, и в потертых джинсах увлекательной рассказчицы. Как дантовский герой, пройдя земную жизнь до середины, оглядывается на свое детство и тут же начинает размышлять о том, как будет выглядеть в старости…
Почти каждое стихотворение может служить заявкой на полнометражный фильм или сериал. Целая россыпь незаурядных сюжетов, персонажей, событий.
От эпохи Возрождения Яна-Мария Курмангалина берет психологическую составляющую («Декамерон» Бокаччо, «Новеллино» Мазуччо) и отходит от морализаторства, которое было присуще средневековым новеллам... усилен прием «матрешки»: Н. рассказывает о том, что ей рассказывали; н. говорит о том, что новое поколение говорит на разных языках…
Не осталась в стороне Эпоха Просвещения, от которой Яна-Мария почерпнула притчеобразность…. встречается и двойной сюжетный поворот...
Реверанс в сторону модернизма и постмодернизма можно заметить в стихотворных новеллах, где перерабатываются мифологические сюжеты, городские легенды, дворовые песни...».
Юлия Белохвостова — поэтесса, член Союза писателей Москвы поделилась: «В стихах Яны-Марии Курмангалиной много неба, всегда разного: «закругленного неба скомканный парашют», «небо выветрено до хруста», «подпирает небо охотный ряд». Но это вовсе не значит, что лирическая героиня витает в облаках. Скорее, она девушка земная, окруженная незнакомыми и знакомыми людьми, множеством знакомых вещей, ловко подмеченных деталей…. каждый текст— как стоп-кадр, четко и чутко запечатлевающий картинку со всеми подробностями, независимо от того, взгляд ли это в прошлое или настоящее, событие личной жизни или жизни целой страны… и при такой конкретике, при такой фотографической точности описания место действия остается достаточно обобщенным...
Каким теплом и нежностью наполняются строки, обращенные к маленькому, к сыну, к Робин Гуду…. Она вообще редко бывает одна, хоть и пишет о том, что хорошо «так жить одной, не выходя на свет»...
Стихи Курмангалиной плотно населены людьми реальными (в том числе теми, кому они посвящены), друзьями, случайными попутчиками, таксистами, дворниками, античными героями, легендарными летчиками... Они полны реальной жизнью, земной, со всеми ее радостями и сложностями.
Но небо остается и в стихах, и в жизни — в окнах семнадцатого этажа ее лирической героини, выходящих на восток, в которых то осень, «влажным теплом объята», то первый снег с дождем, то облака. Облака, золотые, взбитые или скомканные, с проталинками и газетным корабликом с портретом Ники Турбиной, белые, как овца Долли, и со снежным дитятей в животе — всегда рядом (иногда даже в кармане), их легко достать, как в детстве, когда они так низко висели над землей, что, казалось, можно подпрыгнуть и ухватиться за одно из них. Все потому, что автор и сам тут, среди этих облаков, на своем первом небе...».
Даниил Чкония - поэт, писатель, литературный критик поделился: «Биография её удивляет сама по себе: ранняя самостоятельность, университетские студенческие годы, начало которых относится чуть ли не к подростковому возрасту, ответственная инженерная должность, географические перемещения, семья, ребёнок, продолжение учёбы теперь уже в Литературном институте имени М. Горького, к диплому об окончании которого добавился диплом об окончании сценарного факультета ВГИКа, первые публикации, первые книжки стихов – это… база жизнестойкости, знания жизни, стремления к художественному осмыслению этой жизни, отличающие её творчество... она обладает сильным, долгим поэтическим дыханием, ярким образным мышлением, точным звуком и глазом, замечающим детали и нюансы восприятия окружающей жизни. К этому стоит добавить её умение спрессовывать сюжет — стихотворная речь не затянута…. широта жанрового диапазона творчества обеспечивается абсолютным версификационным мастерством – тут видна хорошая школа, но и очевидно проявленные природные чувство слова и точность звука – это новый поэтический голос… с разнообразным и широким диапазоном поэтических приёмов. Она свободно чувствует себя в рамках исповедального лирического повествования…
...способность спрессовывать повествование делает каждое слово значимым, что часто не позволяет цитировать отдельные строки, слова сбиты плотно и невозможно вырвать их из контекста... стих наполняется сильной энергетикой, экспрессивностью…. тонкая лирическая исповедальность и эпическая мощь поэтического дыхания Яны-Марии Курмангалиной ведут между собой непрерывную борьбу…
Яна-Мари Курмангалина обладает зорким взглядом поэта, способностью спрессовать сюжет, благодаря точности деталей, образности… она принадлежит к поколению самого активного творческого возраста, и является одним из самобытных и ярких представителей этого поколения актуальной поэзии...».
Теперь и наши читатели могут ознакомится с актуальными стихами:
* * *
осень растранжирила свет по земле листву разнесла
впереди зима — снег и снег
у меня себя — несть числа
отомрет цветистый раёк забежит строфа за поля
у тебя себя — до краёв
у меня тебя — по нулям
будет жизнь волынку тянуть размотав незримую нить
от меня к тебе не свернуть
от тебя ко мне — плыть и плыть
расскажи как встретимся мы новым летом новой весной
у меня себя — тьмы и тьмы
у тебя меня — ни одной
* * *
полюби меня насмерть врасти навек
в теплокровную сеть капиллярных рек
в междуречья слов в неручьи речей
в этот детский шрам на моем плече
полюби меня так чтоб на божий свет
поднялась беатриче взошла джульетт
из бумажных птиц и папье-маше
да из прочего хлама в моей душе
прорасти в меня так чтоб в конце пути
мы могли и дальше с тобой расти
надо только руки переплести
становясь землей у него в горсти
* * *
в декабре все кошки серы,
взгляды сиры, тощи строчки.
в декабре теряют веру
гордецы и одиночки.
мы идем по насту с хрустом,
снег отряхивая с веток.
в декабре у нас негусто
с проявлениями света.
вот когда оттают крыши,
вот когда воспрянут рощи,
вот тогда мы станем выше,
вот тогда мы станем проще.
* * *
свитер микстура носки — угол медвежий.
сколько осенней тоски
в зимнем бесснежье,
сколько в безмолвье молвы — шепчет и тает.
а за морями волхвы
звезды считают.
выйди ко мне, звездочет, в шапке бумажной.
вот и закончился год,
в целом, неважный.
вот и рожден исус, ветер и эхо.
вот и рождественский гусь
лапами кверху.
* * *
они не разговаривают год
он ей не друг не враг не антипод
скорее мир впечатанный в сетчатку
всё так же делят общую кровать
кто первый разучился целовать
кем изначально брошена перчатка
никто не помнит он глядит в проём
окна и заглушает вискарём
молчание густеющее между
где бьётся ровно сердце под рукой
где он её лирический герой
она его последняя надежда
последний стих последняя глава
где время есть (кружится голова
от запаха имбирного печенья)
сплотившись в ожидании гостей
обнять так быстро выросших детей
заехавших к родителям в сочельник
* * *
подмосковное небо
затянуто корочкой льда
колупнет ее ветер —
из ранки сочится вода
не мерцает звезда
и волхвы не толпятся у кассы
где рутинное время
задумчиво тянет шлею
нам осталась неделя —
свою протоптать колею
в супермаркет куда
к рождеству завезли ананасы
мы твои одиночки
мы сами себе сомелье
мы достанем бокалы
мы будем крошить оливье
запакуем подарки
до блеска начистим посуду
установим звезду
пусть на елке мерцает она
пусть мерцает она
и тогда ты уйдёшь от окна
чтобы мы на мгновенье
и сами поверили в чудо
* * *
катится снежным валом густая сырость
серое утро ходит по головам
я без тебя ношу этот снег на вырост
там где обычно небо трещит по швам
темный январский ветер заводит танцы
трется у стен отрывается от земли
мы невидимки летние самозванцы
солнечные и нищие короли
снег наплывает и сокращает мили
в долгие песни зимний вобрав азарт
мне без тебя все речи на суахили
там где обычно всё говорят глаза
там где обычно мало дано для счастья
летние боги мы невесомей всех
жгучий январь сжимает моё запястье
в пальцах холодных и тянет куда-то вверх
* * *
в холодный свет как в мутный водоем
ломая первый утренний ледок
они ныряют из дому вдвоем
и в заспанный вливаются поток
где рваный говор тих и нарочит —
под городом под розами ветров
их целый час ничто не разлучит
пока они не выйдут из метро
лишь там где указатели вразлет
они очнутся пальцы расплетут
направо упаковочный завод
налево театральный институт
а розы — розы ширятся растут
В Уфе
в заснеженную мглу со станции конечной
вздыхая тепловоз буксирует состав
провинция тиха как зал библиотечный
застенчива как текст прочитанный с листа
под светом фонарей свернулось в стекловате
бродячее зверье надеясь на весну
и дремлет юный страж в омоновском бушлате
собою подперев пустую чайхану
приснись ему айгуль что вскидывает гордо
раскосые глаза в них ветер и аир
пока жд-моста светящаяся хорда
в безвидной пустоте раскачивает мир
* * *
снежности полуденная свежесть —
пробирает каждый позвонок.
у меня к тебе такая нежность,
что земля уходит из-под ног.
научившись жизни на потребу
выносить иное за поля —
у меня к тебе такое небо,
в самой середине февраля,
светлое, промерзшее до хруста,
зреет в нем весенний звукоряд.
у меня к тебе такое чувство,
о котором всем не говорят.
в эту немочь, в зимнюю недужность,
слово камнем падает на дно.
у меня к тебе такая вьюжность —
посмотри скорее за окно,
потому что даже ненароком,
где снега предчувствуют финал,
не скажу — ни взглядом ни намеком —
ничего, о чем бы ты не знал.
november
все меньше дни все более устало
встает рассвет все глуше голоса
длиннее сны теплее одеяла
прозрачнее глаза
обрывки речи медленной и близкой
плывут в метро теряются в такси
и радио тоскует на английском
и дворник – на фарси
все ближе снег острее спозаранку
холодный воздух легче голова
и вывернуты в лужах наизнанку
знакомые слова
их двойники что выцвели и сникли
все четче слух и память глубока –
чужие невесомые артикли
снимая с языка
* * *
за время пока я пекла пирог
обсыпав мукой края
мой старый знакомый шагнул за порог
постылого бытия
последний свой час не вписал в графу
судьбы но пустил под нож
за время пока в духовом шкафу
мой хлебный томился корж
и небо не сдвинулось ни на грамм
минуты не сбили счет
мы ели пирог и ребенок мам –
сказал мне – отрежь еще
* * *
погаснут огни
и город сойдет с радаров
туман поплывет
испариной по стеклу
в такую погоду
все реки впадают в дао
и птицы снимаясь с места
летят к теплу
туда где макушки гор
утопают в сини
и эхом чужим
протягиваясь во сны
даосские ветры
изгнанники шаолиня
взыскуют в миру
бессмертья и тишины
* * *
дождевой вечерней пылью заметает свежий след
в электричке тусклый свет в рюкзаке звезда севильи
за окном туман и морось лакримоза в плей-листе
осень тащится в хвосте но не сбрасывает скорость
и равны печалью светлой в дождевом своем родстве
все бессонные в москве и неспящие в сиэтле
* * *
длится день в балансе светотени лист кружит на новом вираже
осень это время сожалений обо всем что кончилось уже
что еще тревожило когда-то и о чем так долго не спалось
осень это точка невозврата золотая маленькая ось
в середине темного ненастья где идешь наощупь как фантом
в жизнь влюбляясь заново и насмерть но еще не ведая о том
* * *
над аллеями дым горьковатый и едкий
за деревьями в небе плывут этажи
обескровленный лист отмирает от ветки
но с последнею силой
цепляясь дрожит
угасают цветы завернувшись в бутоны
чтоб сберечь в сердцевине немного тепла
и кусты у дороги в молчании тонут
сберегая от ветра
сухие тела
нет печальнее смерти что краски разбудит
под завесу осенней тоски осевой
так когда умирают красивые люди
видеть их угасанье
страшнее всего
* * *
в темноте ворочаясь и вздыхая
ненадолго выбравшись из сети
он плывет внутри своего шанхая
на ведущей лодке из десяти
он плывет в закатные волны вброшен
как пророк влекущий к себе толпу
длинный шест распугивает рыбешек
в глубине течения хуанпу
над водою мутной ложится низко
желтый смог и в легких горит как яд
достигая берега сан-франциско
где уже закончился листопад
и проснувшись утро во рту катая
под сигналы почты голосовой
он глядит из внутреннего китая
в облака осенние над москвой
* * *
«подземный флот уже плывет к тебе
лавируя меж темными корнями»
Г. Каневский
мы лежим в середине москвы там где тонок слой
а под нами гудят поезда а над нами поток живой
сообщаемся мы кодировками лет и зим
по грунтовым течениям зыбких земных трясин
и живым не расслышать темной воды рингтон
а нам пишут в ответ куликово и арлингтон
а нам пишет в ответ подземной глуши родня
и мамаев курган и катынская ребятня
мы лежим под москвой где гулко поют ветра
наша почта работает с вечности до утра
вымываясь с последним кальцием в перегной
наше мертвое слово дышит в горсти земной
осень луи лепренса
так процарапан в жизнь черно-белый свет —
будущий кохинор в миллион карат
время за объективом — ловить момент
глухонемую эру тому назад
время за объективом — волшебный лес
плоских фигур новейший палеолит
где вдохновенный гений луи лепренс
сад раундхэй увидит и оживит
осень врастает в кадры и ловит птиц
реки текут и стынут в глазах людей
остановись октябрь забежавший в лидс
запечатлеть прохожих и лошадей
остановись октябрь подожди чуть-чуть
этих мгновений мало войдет в века
там где судьбы грядет тупиковый путь
и кинопленка ветхая коротка
жизни и славы меньше — чем быть зиме
новых не отмотаешь не повторишь
время уже за кадром луи эме
поезд уже ушел навсегда в париж
* * *
чем тише голос тоньше нежность
и соразмерней с ритмом дней
тем детства хрупкая мятежность
внутри становится сильней
и ярче бывшее однажды
неуловимым как заря
плывет корабликом бумажным
по темным лужам ноября
где тени синие от ветра
манят холодной глубиной
плыви кораблик мой газетный
с портретом ники турбиной
плыви над тяжестью балконов
над пылью заводских дк
где пел сережа парамонов
оставшись юным на века
плыви мой парусник невольник
волною памяти влеком
туда где красный треугольник
завязан в сердце узелком
в слова звучащие высоко
там клятвы хлестки и резки
где есть прекрасное далеко
и нет ни смерти ни тоски
* * *
какой апрель над станцией кружит
за рельсами темнеют гаражи
но ветер юн хотя еще неласков
и облака плывут как миражи
над лужами подернутыми ряской
небесного оттаявшего льда
свет искажен и морщится вода
и снова жизнь берет ориентир
на время что всплывая из квартир
как пыль наверх потянется устало
так жигулёнок выезжает в мир
размять больные ржавые суставы
так старый двор за городской чертой
глядит вокруг прощаясь с темнотой
и дух весны уже необратим
ты снишься мне расходятся пути
от тех широт где мы с тобой бывали
где даже если очень захотим
то наяву увидимся едва ли
и память актуальней чем вопрос
как пережить свой авитаминоз
***
теплый день затянут облаками
торопливо к сумеркам гоним
подмосковье пахнет шашлыками
и углем древесным покупным
в сладковатом воздухе осеннем
чуть клонясь с порывами ветров
подмосковный лес по воскресеньям
расцветает пятнами костров
и плывет нажористый и дымный
рваный смог над жизнью городской
где так остро пахнет неизбывной
прикипевшей к осени тоской
***
осень рыжая раскосая
дом оседлая черта
ах тоска моя московская
городская немота
пузырится небо темное
в лужах силится всплывать
рук тепло переплетенное –
так и станем зимовать
ах москва моя за снегами
жизнь – прозрачная слюда
я живу в тебе набегами
как татарская орда
не принцесса невозможная –
не согнуть и не сломать –
а обычная тревожная
охранительница-мать
для того кому последняя
не напишется строка
для того кому в наследие
я оставлю облака
этот город мной исхоженный
этих диких голубей
снег ордынки дождь остоженки
остороженки моей
***
по разбитой улице
псы гоняют кошек
из окна соседского –
хрип магнитофона
вот когда я вырасту
из штанов в горошек
то надену белое
платье из шифона
устремлюсь к заоблачным
золотым вершинам
брошу в речку ножичек
а рогатку – в поле
стану я изящною
дамочкой с машиной
со своею собственной
яхтой на приколе
ничего что нынче здесь
нищета и сумрак
это время лютое
скоро догорит
вот когда я вырасту
стану имой сумак
а пою я здорово –
мама говорит
***
серой кошкой выгнется
и зевнув разляжется
утро у ворот
чтоб смотреть как озеро
всплёскивает рыбами
разевает рот
чтоб следить за птицами
голоса их тянутся
над землей летят
где растёт шевелится
в животе у облака
снежное дитя
***
давай с тобой уедем в попыхи
где по утрам надрывны петухи
а в ноябре так слякотно и сыро
где к вечеру разобрана кровать
и печка есть и можно зимовать
до окончанья собственного мира
в азарте повседневной суеты
научимся выращивать цветы
и поливать колодезной водицей
и не искать отдушины в стихах
давай с тобой застрянем в попыхах
чтоб век прожить и заново родиться
Свежие комментарии